Виктор Данилов-Данильян:
Существующая в России экономическая среда не дает развиваться ни науке, ни
образованию
26 марта 2008г. С сайта Сергея Глазьева www.glazev.ru
Опубликованный в конце 2007 года доклад Общественной палаты России «Образование и общество» содержит анализ текущего состояния образовательной системы, ее связей с сектором исследований и разработок, а также предложения по совершенствованию этих принципиально важных для развития страны сфер. О проблемах науки и образования, путях их решения размышляет член-корреспондент РАН, директор Института водных проблем РАН Виктор Данилов-Данильян.
Вопрос: Виктор Иванович, во многих странах с развитой инновационной системой существенная часть научных исследований приходится на долю вузов. В России это не так. Авторы доклада Общественной палаты «Образование и общество» обращают на это внимание и призывают изменить сложившуюся ситуацию. Возможно ли это в наших условиях? Или в России исторически сложилась иная модель производства научного продукта, и менять ее не следует?
Ответ: В России действительно исторически сложилась другая модель производства научного продукта. Но из того, что она сложилась именно такой, а не другой, вовсе не следует, что ее не надо менять. Только любые изменения должны осуществляться медленно и осторожно. Нет ничего лучше консерватизма в современном обществе. Конечно, философы объясняли мир, а потом кое-кто понял, что наша задача – изменить его, вот мы и доизменялись. Сейчас в мире существуют, прежде всего, проблемы, все остальное – потом. Поэтому не нужно создавать проблемы там, где в этом нет никакой необходимости. Никто не говорит, что эта модель вечная, но делать изменения надо по мере надобности, продумывая все последствия и осмотрительно.
Я вообще не понимаю, почему у нас так рвутся к болонской системе. Например, говорят, что очень желательно, чтобы наши дипломы признавались на западе. А для чего? Для того чтобы увеличить поток мигрантов из РФ с дипломами? Нам это нужно? Задают себе этот вопрос те, кто так горячо отстаивает переход на болонскую систему, против которой возражает большинство вузов и специалистов?!
Никто не говорит, что то, что есть – навечно, но медленность и осторожность - прежде всего!
Вопрос: Тем не менее, до 50% фундаментальных исследований в мировом секторе R&D осуществляется в вузах. В России в последние годы растет патентная активность вузов, что свидетельствует скорее об ориентации на прикладные исследования. Какой должна быть вузовская наука с вашей точки зрения – прикладной или фундаментальной?
Ответ: Как мы можем сейчас переложить основной груз научной работы на вузы? Передав вузам научные организации? Это приведет только к разрушению научных организаций. Чтобы осуществить такой переход, нужно заниматься стимулированием вузовской науки, нужно, чтобы поток научных работников, заказов и так далее медленно изменил свое направление. Но изменять это направление прежде, чем вузы будут готовы принять деньги, ассигнуемые на науку, это значит – губить деньги и губить вузы, которые будут в результате развращены и отучены работать. Рубить с плеча мы умеем, и какие результаты от этого бывают – это все хорошо знают!
Вопрос: Сейчас преподаватели вузов не заинтересованы в проведении собственных исследований, им вполне хватает преподавательской нагрузки. Если вводить какие-то нормативы для вузов, регламентирующие, что какое-то количество преподавателей вуза должны быть действующими исследователями, проводить изыскания, демонстрировать результаты, то у преподавателей появится стимул.
Ответ: Это все замечательно, но как вводить такой норматив? Допустим, мы определим, что у преподавателя 30% доходов, получаемых из кассы вуза, должно приходиться на научные исследования. А дальше что с этим нормативом делать, как его осуществлять?! Насильно загонять туда научную работу, к которой вуз не готов? Заставлять заказчика заказывать в вузе, хотя он прекрасно видит, что в научном институте ему сделают лучше?! Это же самая настоящая глупость. Поэтому я и говорю, что нужно подумать (и очень аккуратно), каким образом изменить это направление, и ни в коем случае не делать этого насильно.
Было бы очень большой ошибкой, если бы мы стали загонять науку в вузы тогда, когда вузы к этому не готовы и когда это нанесет ущерб конечному результату. Я не имею ничего против того, чтобы в вузах науки стало больше, и, в конце концов, – не знаю когда, может быть, через 30-40 лет, вообще вся наука сосредоточится в российских вузах. Но это должен быть хорошо и грамотно организованный процесс, а не разовое мероприятие, осуществляемое путем введения нормативов и других способов использования командной плетки.
Вопрос: О чем свидетельствует тот факт, что в вузах растет количество прикладных исследований?
Ответ: Вузы любят зарабатывать деньги, они к этому привыкли, они понаоткрывали платных отделений, они вошли во вкус бизнеса в сфере образовании. И, войдя во вкус, они желают и в сфере науки, коль скоро ею надо заниматься, тоже иметь бизнес. А доходы приносит прикладная наука, в отличие от фундаментальной, достаточно быстро и достаточно солидные доходы. Так что тут удивляться нечему, это как раз показывает, что развитие событий, которое не направляется мудрой головой, приводит к нежелательным результатам. Если вузы в ущерб фундаментальной науке будут заниматься только так называемой прикладной, то общий уровень будет там только падать. Они фактически от научной работы скатятся к инженерной – к инженерным проектам, в лучшем случае – к экспертизе. Экспертные работы при этом они будут делать малограмотно.
Само собой разумеется, что есть вузы, где фундаментальная наука поставлена очень солидно и хорошо, но их совсем немного. А большинство вузов не готово к тому, чтобы всерьез заниматься наукой. Они подобрали тех, кто не может заниматься наукой (при ученых степенях и званиях), но хочет заниматься бизнесом. И делать ставку на такие организации, зная о том, что именно такие люди у них работают, – это просто антигосударственно. Мы же все-таки должны думать о стране и о будущем!
Вопрос: В развитых странах существенная доля финансирования вузовской науки приходится на бизнес. Российские предприниматели предпочитают вкладываться не в исследования, а в готовые западные технологии. Почему? Можно ли как-то стимулировать бизнес к инвестированию в науку?
Ответ: На западе это распространенная практика, потому что доходность от инвестиций, при которой крупные корпорации идут на соответствующие затраты, очень невысока. Сроки окупаемости разные – от 7 до 20 лет, но они и на 20 лет идут спокойно, всегда зная, что нужно не просто выколачивать деньги, а обеспечивать будущее. В России совершенно другая экономическая ситуация, у нас господствуют короткие деньги, у нас срок окупаемости – это месяцы, в крайнем случае – 2-3 года. Кроме того, у нас традиций в крупных бизнес-структурах нет. Те традиции, которые у нас успели сформироваться, очень просты - урви как можно быстрее и как можно больше, а в случае чего, смывайся, вот и все! А при таких традициях невозможно заниматься никакой фундаментальной наукой, да и прикладной тоже заниматься невозможно. Бизнесом можно заниматься только по схеме: купил-продал или добыл-продал. Так что экономическая среда у нас совершенно не готова для того, чтобы в этом аспекте воспроизводить западную практику. Тут нужны радикальные изменения. У нас сейчас бизнес практически не предъявляет спроса не только на научные, но и на инженерные разработки. У нас проходят конференции (одна такая была на прошлой неделе в музее Вернадского), на которых очень способные, очень продуктивные и очень грамотные люди предлагают всевозможные инновации. Учитывая, что проходило это в музее Вернадского, инновации касались в большинстве своем горнодобывающей промышленности. Но бизнес не заинтересован в этих инновациях, потому что срок окупаемости больше 6-7 лет, и зачем с этим связываться?! Деньги вкладываются только туда, откуда отдача придет в 2-3 раза быстрее. И как после этого можно говорить о том, что в такой среде надо бы переориентировать бизнес на финансирование науки?!
Почему у нас сложилась такая ситуация – тоже понятно. Потому что мы сейчас работаем как сырьевая страна, мы работаем в условиях безумных цен на нефть, они уже переваливали за $100 за баррель. Эти доходы нам даются легко, что бы ни говорили люди, которые начинают вспоминать, сколько сил, времени, денег и всего прочего было потрачено на разведку и освоение наших нефтегазовых месторождений. Да, для СССР это было даже в чем-то перенапряжением сил. Но тем, кто сейчас получил этот бизнес в руки, он достался почти даром. И это разные вещи – те усилия, которые предпринимали геологи, строители, горняки когда-то, и те усилия, которые предпринимаются сейчас хозяевами скважин. И ключ к проблеме лежит именно здесь, но находится он не в наших руках, он находится в руках мирового нефтяного рынка, и нечего тут наводить тень на плетень. Мы, конечно, многое могли бы у себя улучшить, например, на предмет использования нефтедолларов, но экономическую ситуацию на мировом рынке нефти изменить не в наших силах. И мы должны к ней подстраиваться, приспосабливаться, а не рассуждать о том, как ее надо было бы сломать. А вот подстраиваться и приспосабливаться государство не умеет. Понятно, почему не умеет – потому что у нас сейчас само государство мало отличимо от нефтяного бизнеса. А раз бизнесу это не надо, раз сложившаяся в стране ситуация его на 100% устраивает, то и государству не надо ее менять. И все попытки всерьез что-то изменить в стране в пользу общества блокируются. Потому что лица, принимающие решения, – представители этого самого бизнеса. И это абсолютно не противоречит тому, что некоторые представители время от времени, как сказал бы Александр Сергеевич Пушкин, отправляются в Нерчинск. Это нормально, это все делается ради соблюдения корпоративных правил поведения, и не более того.
Вопрос: В российском секторе высшего образования внутренние затраты на исследования в год в расчете на одного исследователя составляют $13 тыс. Меньше только в Словакии и Румынии. Должно ли увеличиваться госфинансирование таких исследований, или лучше дать вузам возможность больше зарабатывать, например, предоставить какие-то налоговые льготы, чтобы они сами могли в большем объеме выделять средства на науку?
Ответ: У нас с финансовой свободой вообще происходят абсурдные вещи, в том случае, если финансы идут из государственного бюджета. Например, у нас разные институты Академии наук отличаются по такому показателю, как доля научных сотрудников в общей численности персонала: в силу исторически сложившихся обстоятельств в одних институтах эта доля выше, в других существенно ниже, вплоть до полутора раз. Например, у меня в институте сравнительно низкая доля научного персонала и высокая доля технического, но ситуация-то, при которой сложилось это соотношение, изменилась! Сейчас никому не нужны машинистки, все набирают на компьютерах сами. Мы практически не пользуемся услугами лаборантов, потому что нам проще заказывать аналитические работы на стороне у тех, кто имеет для этого хорошую приборную базу. Мы избавились от здания, в котором у нас размещалась научно-исследовательская станция на Иваньковском водохранилище в 17 км от города Конаково. Она требовала больших затрат – свое теплохозяйство, канализация, электрохозяйство, водителей надо держать, потому что людей надо возить за 17 км. Мы ее поменяли на четыре раза меньший по площади дом в городе (плюс корабль и дебаркадер). Но мы не можем изменить норматив! Почему его нельзя изменить – ни один нормальный человек не в состоянии объяснить! Объяснение может быть только одно – потому что таково это дурацкое правило. А кому нужно, чтобы оно было такое? Никому!
То же самое и про вузы, та же самая ситуация – суть дела не интересует чиновников, управляющих процессом. Их интересует только ничего-не-делание. И без специального стимула они палец о палец не ударят. А на специальный стимул у вузов, у научных институтов денег нет, у большинства нет.
Что же касается собственно вашего вопроса – нужно ли увеличивать ассигнования на вузовскую науку, то отмечу два момента. Во-первых, ассигнования можно увеличить заказчику, если это – госорганизация, а не исполнителю, который должен выиграть конкурс, чтобы получить заказ. Во-вторых, научные заказы, которые делает государство, надо освободить от налогов вообще. И напомню, что загонять науку туда, где ею не могут как следует заниматься, - антигосударственное дело.
Вопрос: Общественная палата обращает внимание, что средства, поступающие на науку, у нас в основном используются на выплату зарплаты, поскольку иное просто не предусмотрено. В результате не обновляется материально-техническая база. Это действительно так? Какие изменения в законодательстве должны быть сделаны?
Ответ: Совершенно верно отмечает Общественная палата, в самую точку. Эта ситуация сложилась в результате нищенства 1990-х гг. Между прочим, в чем-то она воспроизводится сейчас даже в ходе реформы РАН, потому что все силы брошены на увеличение зарплаты, по всем сусекам скребут, чтобы выйти на запланированный Миннауки и РАН уровень. Конечно, зарплату необходимо увеличивать, по крайней мере, такими темпами, какими она увеличивается сейчас, - просто для того, чтобы сохранить имеющиеся кадры и привлечь молодые, иначе ничего не получится, никакой науки не будет, как и образования. Но при этом наше государство вполне могло бы раскошелиться еще и на то, чтобы финансировать обновление и расширение технической базы. Тем более что эти траты нисколько не способствуют инфляции. Если я за границей купил прибор, то это никак не способствует инфляции в РФ, это очевидно.
Так что я эту ситуацию воспринимаю просто как результат непонимания и невнимания к проблеме. Вне всякого сомнения, материально-техническая база должна улучшаться. А то куда ни пойдешь для того, чтобы заказать какую-нибудь химико-аналитическую работу, везде встречаешься с одной и той же ситуацией, - она называется «некомплект». Какая-то часть оборудования есть, а какой-то нет, а на ту, которой нет, денег тоже нет. И с кооперацией тоже не получается, потому что есть масса таких работ, которые могут быть выполнены только при условии, что комплект стоит в одном месте, а не в 10 разных.
Вопрос: Общественная палата отмечает, что наши образование и наука по-прежнему существенно опережают страны с сопоставимым показателем подушевого ВВП, но конкурировать нам предстоит не с ними, а с лидерами. Это значит – нужны нестандартные решения, которые не сводятся исключительно к ресурсному обеспечению. Что здесь можно предложить?
Ответ: Я тоже считаю, что по уровню подготовки и по интеллектуальному потенциалу мы вовсе не принадлежим к числу замыкающих. Пока у нас сохраняются и мозги, и многое другое. Но при том месте, какое мы занимаем и будем занимать в мире по показателю «ВВП на душу населения», нам нельзя рассчитывать на лидерскую роль во всех направлениях. Нужно сузить фронт работ. Нужно выбрать приоритетные направления, а выбирать, исходя из стратегических соображений, как показывает практика, мы не умеем. Сейчас пошла мода на нанотехнологии, но Зубков правильно сказал – денег отвалили много, а идей нет. Это было правильное замечание, ведь мы пока не поняли, какую роль нанотехнологическое направление будет играть в экономике России. Лозунг вброшен, а что дальше? Куда с ним соваться? Что продавать, что производить? На эти вопросы внятного и подробного ответа никто не дал. Необходимо сузить фронт работ, чтобы развивать не все на свете, а только то, что в наибольшей степени соответствует долгосрочным перспективам развития народного хозяйства России. Я, конечно, имею в виду те научные направления, развитие которых будет финансировать государство. А если кто-нибудь, вместо того, чтобы покупать, скажем, мадридский «Реал», захочет содержать 20 научно-исследовательских институтов (соотношение по затратам примерно такое, во всяком случае, не меньше), которые будут заниматься поиском внеземных цивилизаций и чем-нибудь еще – на здоровье, пусть тратит деньги, желательно в России. А вот государственные вложения в науку и в образование должны направляться на то, что соответствует перспективам развития российской экономики. Но для этого надо постараться эти перспективы грамотно определить. Все долгосрочные экономические разработки, которые у нас предпринимались, сильно оторваны от реального сектора, это все рассуждения о финансовых потоках неизвестно откуда и неизвестно куда, если иметь в виду реальный сектор. Это рассуждения о структурах собственности, еще о чем-нибудь, а реальным сектором при этом совершено недостаточно занимаются. Чуть ли не единственная организация, где занимаются долгосрочными аспектами развития реального сектора, – это Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН, но, как я понимаю, занимаются этим потому, что к этому склоняет научный интерес, а не госзаказ, не востребованность результатов. Как-то и вкус мы к этому потеряли, лозунг, что рынок все расставит по своим местам, просто вышиб из многих мозгов всякие представления о том, что можно и в рыночном хозяйстве с государственных позиций заниматься такими вопросами, как будущая структура реального сектора. И во всех рыночных странах, прежде всего, в США, Японии, Франции этим активно занимаются – и регулированием, и воздействием через индикативное планирование, и т.п.
Вопрос: Вы считаете, что российское высшее образование пока еще на уровне и способно конкурировать с лучшими западными образцами. Удовлетворяет ли российское высшее образование потребности нашей науки, прежде всего по качеству научных кадров?
Ответ: Оно очень неоднородно. Есть огромное количество вузов, диплом которых гроша ломаного не стоит. Я имею в виду не по тем затратам, за которые его можно получить, а по его потребительной ценности, - она не больше, чем у подделок, которые продаются в подземных переходах. Я уже давно говорю о том, что главный порок нынешнего подхода – это то, что частные вузы выдают дипломы государственного образца. Этого нельзя было вводить, но раз уж ввели, это нужно аккуратно и по возможности быстро отменить. Что делать при этом – понятно. Те негосударственные вузы, которые готовы воевать за авторитет своего собственного диплома – прекрасно, пусть воюют. Пусть выдают свой собственный диплом – Йельский, Массачусетский или, например, Балашихинский.
Я готов приветствовать успехи в этом направлении. Но те, которые будут обречены, если отобрать у них право выдавать государственные дипломы, должны получить определенную помощь, чтобы ни студенты, ни сотрудники не были выброшены на улицу. Надо на выбор предложить им присоединение к какому-то из государственных вузов на правах структуры этого вуза, но со всеми вытекающими отсюда последствиями и ограничениями. Так или иначе, систему продажи через частные вузы государственных дипломов надо прекратить. Это надо сделать не в один год, в один год не получится. Это надо делать последовательно, проранжировав вузы или по отраслям, или по численности студентов, или по времени образования – способ найдется, но в течение 5-7 лет эту обратную реформу необходимо сделать. В противном случае мы завалим наше высшее образование. Более того, ведь и в государственных вузах у студентов падает интерес к образованию. Если можно купить диплом, ничего не делая, и деньги на это есть, то зачем что-то делать?
Вопрос: Вы возглавляете научный институт. Вам часто приходится сталкиваться с выпускниками таких шарашкиных контор, которые хотят устроиться к вам на работу?
Ответ: Нет, с выпускниками шарашкиных контор мы не сталкиваемся вообще. У нас есть базовая кафедра в РУДН, мы работаем с этими студентами. Я должен сказать, что уровень подготовки у них не очень хороший, но это не шарашкина контора, они что-то знают, что-то могут, чему-то их можно научить, и они стараются (хотя и не все). Я читаю лекции в Московской школе экономики в МГУ, и вижу, что по сравнению с известными мне шарашкиными университетами, там совсем другой уровень, хотя это и платное учебное заведение. Может быть, не такой высокий уровень, какой был в МГУ 30-40 лет назад, но, тем не менее, на нынешнем фоне его надо признать вполне приемлемым.
Да и зачем выпускники псевдовузов пойдут в научные учреждения? Они просто ничего не знают. А человек с высшим образованием обязан обладать определенной суммой знаний и навыков, а иначе – зачем диплом? Зачем держать его пять лет в вузе (или четыре в бакалавриате)? С такими дипломами идут, конечно, не в науку, а в бизнес. И если бизнесу неважно, что это за диплом, так берите человека со школьной скамьи к себе на работу, а если хотите – и вовсе без образования. Зачем нужно терять четыре года, создавать видимость деятельности, видимость обучения? Все это развращает общество. Безобразие, когда, получив диплом государственного образца в шарашкиной конторе, формально человек становится на тот же уровень образованности, что и выпускник МГУ, Бауманского или Менделеевского институтов. Вот чудовищное безобразие, которого не должно быть.
Вопрос: Провели реформу высшего образования, частные вузы стали выдавать собственные дипломы, бороться за их рейтинг. Вы возглавляете государственное учреждение, научный институт, и к вам приходит выпускник хорошего частного вуза с частным дипломом. Вы будете готовы взять его на работу? Или государственная машина вам этого не позволит?
Ответ: Я и сейчас имею право, и это право должно быть сохранено, брать этого человека на работу, но брать я его на работу буду не очень-то глядя, какой у него диплом, я буду смотреть на то, какой он сам. Я с ним поговорю полчаса, и быстро пойму, знает он что-нибудь или нет. Если человек спрашивает меня, а почему я в формуле пишу то круглое «дэ», то прямое, значит, с этим человеком и разговаривать не надо, - все выяснили. Брать на работу по чисто формальным признакам вообще нельзя, обязательно нужно убедиться в том, что этот человек может выполнять ту работу, которая ему будет поручена на этом месте. А наличие или отсутствие диплома в принципе не является доказательством невозможности или возможности этого. Другое дело, по старой разрядной сетке, на какой разряд я его могу принять? Но эти условности отживают, да и вообще – стоящего человека мы не обидим, если он придет к нам.
Вопрос: За рубежом студенты активно участвуют в научной практической работе. У нас основной упор в высшем образовании сделан на передаче информации. Надо ли вовлекать студентов в практический научный процесс, может быть не только в самих вузах, но и в виде стажировок в других научных организациях?
Ответ: Я могу по этому поводу анекдот рассказать, состоит он в следующем: бездельниками, говорят студенты, мы считаем тех, кто ходит на лекции, на занятия, выполняет лабораторные работы и прочие задания, вместо того, чтобы работать. А где они работают? Не в научных институтах, они работают где угодно, начиная от банков и заканчивая почтой и строительными рынками. Они деньги зарабатывают, а вы при этом хотите, чтобы они еще и научной работой занимались. Практически все студенты старших курсов сейчас работают, как они учиться толком могут?! А тут еще в дополнение к учебной программе от них потребуется научная работа. Чтобы заниматься научной работой, нужно не заниматься больше ничем, тем более, если ты еще продолжаешь учиться. Это вопрос экономической среды, которая у нас сложилась. На стипендию не проживешь, даже если она есть, большинство родителей не в состоянии содержать своих детей так, как этим детям хочется. А те, кто пользуется полной материальной поддержкой родителей, тоже не возражают устроиться на теплые места, чтобы «быть на уровне». У нас создалась крайне неблагоприятная экономическая среда, такая экономическая среда, которая не способствует ни науке, ни образованию. И она предопределена тем, что деньги легко достаются тем, кто ими ворочает, так что прибылью в проценты пренебрегают, берут только десятки процентов, сотни процентов, а тем, что окупается за 7-8-10 лет, заниматься неинтересно, берутся только за то, что возвращает затраты за 3-4 месяца, за 2-3 года максимум. Все это создает крайне неблагоприятную ситуацию – для науки, для образования, для будущего, развращает общество, разрушает стабильные социальные структуры, препятствует формированию разумной структуры реального сектора экономики.
Вопрос: Надо менять экономическую среду, проводя масштабные реформы, или нужно просто увеличивать финансирование науки?
Ответ: Надо делать и то, и то. Дело в том, что для того, чтобы сохранить науку, нельзя ждать, когда изменится экономическая среда – так как к этому моменту наука просто вымрет, ничего и никого не останется. Поэтому краткосрочные, текущие вливания в науку и образование необходимы просто для того, чтобы эти структуры сохранить. Но одновременно надо целенаправленно менять экономическую среду.
Вопрос: Один из советов, который дает Общественная палата, - не замыкаться в себе. То есть, перенимать мировой опыт и следовать в русле общемирового мейнстрима. Это верная стратегия?
Ответ: Нет, не верная, потому что мировой мейнстрим – это вовсе не истина в последней инстанции. В мире творится много черт знает чего. Например, в культуре следовать американским образцам может только человек, не понимающий, что такое культура, чуждый ей. Что, мы будем говорить – давайте всю эту ахинею, собачью чушь, все эти сказки для недоразвитых взрослых всаживать в сознание русского человека! Это бред! Почему мы должны следовать мейнстриму? Наоборот, мы должны показать, там, где этот мейнстрим, с нашей точки зрения, идет не туда, куда надо, что есть другое направление, что оно может существовать и развиваться. Когда-нибудь и мейнстрим поменяется, может быть, не без наших усилий.
Вопрос: Но даже если говорить об американской культуре и взять частный пример – кинематограф. Успехами последних лет российский кинематограф обязан как раз тому, что был воспринят опыт Голливуда.
Ответ: Какой опыт Голливуда перенял Лунгин в фильме «Остров»? Там есть, конечно, один голливудский ход в сюжете, но фильм смотрится не ради этого, и впечатление он производит не этим, это можно было бы даже удалить из сценария. Да и придумал эти сюжетные ходы не Голливуд, они и в 19 веке существовали в бульварной литературе.
Я не вижу сильного влияния голливудской эстетики на то хорошее, что есть у нас. Кроме того, вы говорите о коммерческом успехе. А коммерческий успех предопределен тем, что наш зритель уже сильно испорчен американской субкультурой, - это так. У нас очень плохо играет оркестр Спивакова, и Спиваков очень плохо дирижирует классическую музыку, но наш народ приучают к тому, что классическая музыка может быть опохаблена, что она может быть смешана с полуэстрадной дрянью – отсюда и коммерческий успех. А появись среди российских дирижеров Фуртвенглер, Кнаппертсбуш или Мравинский – я совсем не уверен, что они имели бы больший успех. Мы уже пожинаем плоды этой открытости, точнее – некритичной всеядности.
Вообще, говорить о том, что закрытость – плохо, неверно. Франция все время старается защищать свои культурные традиции от влияния США. Может быть, она делает это не всегда последовательно, может быть, не всегда удачно, может, время от времени отступает и делает поблажки. Но есть огромное количество французов – в массе, а не в культурной элите, которые скажут «Простите, нет, это – американизм» (Саркози, кажется, к ним не относится). И так не только во Франции – в Японии, к примеру. А у нас в массе этого почти не осталось.
Автор: Дмитрий Европин,
|
Контакты: |
© Официальный сайт
Сергея Глазьева |