Я.Голованов

Королев
глава 41

Заметьте, что мы имеем важное преимущество перед прежними путешественниками: мы путешествуем вооруженные. Константин Батюшков

Начал перечислять, кому что делать. Паршину - турбины, насосы, компрессоры, текстильные и полиграфические машины, часы... И так каждому наркому.

Единственным человеком, который выступил, когда Сталин закончил, был танкист Зальцман, любимец вождя, который во время войны год был наркомом.

- Нам спущен план, который мы обязаны выполнять, - сказал Исаак Моисеевич, - машины на потоке, да и материалы мы получаем не для тракторов...

- Я убедился, товарищ Зальцман, - сказал задумчиво Сталин, - что вы наркомом быть не можете. С этого часа вы не министр, а директор Челябинского завода.

Боевые наркомы сидели, как зайцы, прижав уши...

Когда Рябиков рассказал Устинову о поездке в Германию и добавил, что, по его мнению, ракетная техника - дело перспективное, Устинов долго раздумывал, как ему доложить Сталину, ведь неровен час, и он может враз полететь, как Зальцман. Но и тянуть с докладом нельзя: плохо, если Сталин узнает о ракетах не от него, а, скажем, через Серова от Берия. В конце концов, он решился. Далее

363

события развивались очень быстро. Постановление Совмина о создании научно-исследовательских центров для нужд ракетной техники было принято молниеносно - 13 мая 1946 года. Согласно этому постановлению Устинов учредил у себя головной институт - НИИ-88. Министерство¹⁰ промышленности средств связи - НИИ-885, которому поручались работы по аппаратуре и радиосвязи для ракет. Главным конструктором этого НИИ был назначен Михаил Сергеевич Рязанский. В рамках Министерства судостроительной промышленности создавался НИИ-10 - институт по гироскопам во главе с Виктором Ивановичем Кузнецовым. Министерство авиационной промышленности выделило для Валентина Петровича Глушко свою базу - НИИ-456 и опытный завод, где утвердилось ОКБ ракетных двигателей. Конструкторское бюро Владимира Павловича Бармина по разработке стартовых комплексов обосновалось на заводе "Компрессор", где строились первые реактивные установки. Тогда же в ЦК был поставлен вопрос о создании полигона для испытаний ракет дальнего действия и военным поручалось срочно найти место для такого полигона.
¹⁰ В 1946 году наркоматы были переименованы в министерства.

Май 46-го - поворотный момент в истории нашей ракетной техники. В конце 20-х-начале 30-х годов ракетчиков считали просто фантазерами. В середине 30-х - увлеченными энтузиастами, которые тратят силы на не очень серьезное дело. С конца 30-х они как бы были допущены в цех вооруженцев, но не более. С мая 46-го начинается путь, который выведет ракету в приоритетные лидеры не только оборонной, но и многих других отраслей промышленности, в немалой степени подчинит ей экономику, отдаст едва ли не лучшие умы Академии наук и ведущих вузов и в результате - сделает ее основным оружием армии, авиации и флота, предоставит ей почетные места за круглыми столами дипломатических переговоров и поднимет на самые высокие трибуны международных форумов, где ракеты будут определять судьбу войны и мира, а, в конечном счете, судьбу жизни на нашей планете.

С мая 1946 года остротам и улыбкам скептиков приходит конец. Это вовсе не означает, что скептики разом исчезли. Отнюдь. Их много. Авиаконструктор Яковлев, например, доказывал, что немцы войну проиграли чуть ли не потому, что в ущерб авиации увлеклись ракетами. Нет, скептики были и тормозили дело, как могли, еще многие годы. Но это был уже личный, а не государственный скептицизм. Острить и улыбаться дозволялось в узком кругу, но никто на серьезном совещании уже не стал бы иронизировать над ракетчиками, ибо это значило бы смеяться над армией, а ведь военные скорее простят тем, кто их побил, чем тем, кто над ними смеялся. Это значило бы издеваться над Госпланом, который объявил на заседании Верховного Совета СССР о том, что в первой послевоенной пятилетке необходимо обеспечить работы "по развитию реактивной техники, применению нового типа двигателей, создающих новые скорости и мощности". Наконец, неверие в ракеты означало бы неверие в мудрость и дальновидность того, по чьей воле ракеты были теперь признаны.

За месяц до смерти министр обороны, Маршал Советского Союза, Герой Советского Союза и дважды Герой Социалистического Труда Дмитрий Федорович Устинов закончил книгу воспоминаний¹¹.
¹¹Устинов Д.Ф. Во имя победы. М: Воениздат, 1988.
Прослеживая в ней свою жизнь как раз до того момента, когда он приехал в Германию: о поездке в Бляйхероде и встречах с ракетчиками в книге, увы, ничего нет. Но есть в книге глава "Самое дорогое", в которой он пишет о Сталине. "Сталин обладал уникальной работоспособностью, огромной силой воли, большим организаторским талантом... - пишет Устинов. - При всей своей властности, суровости, я бы сказал, жестокости, он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений... Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И.В. Сталин в деталях помнил все, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал.

364

Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное".

Дмитрий Федорович Устинов

Мне трудно спорить с Дмитрием Федоровичем: он встречался и работал со Сталиным, я же видел его два раза в жизни: один раз на мавзолее, другой раз — в гробу. Может быть, Сталин и "живо откликался на проявление разумной инициативы" и особенно на проявление "самостоятельности", но мы знаем, как дорого стоили людям его "живые отклики". Королев говорил обратное: культ Сталина сковывал народную инициативу. Но речь сейчас не о Сталине. Интересно не только, каким был Сталин, но и каким увидел его Устинов. Мне кажется, что увидел он его таким, каким был сам. Если Рябиков был "человеком Устинова", то Устинов был "человеком Сталина". Он боготворил вождя, стремился ему подражать во всем и, будучи сам порождением сталинских методов руководства, с невероятной энергией насаждал эти методы всю жизнь. Как и все, он боялся Сталина, но, думаю, что и любил его искренне. Да и как же мог он не любить его, если с именем вождя были связаны самые прекрасные дни его жизни: молодость, любимая работа и главное - возможность раннего и полного самовыражения, реализации тех несомненных талантов, которые были заложены в нем природой. Сталину обязан он своей головокружительной карьерой. В ту самую страшную зиму, когда расстреляли Клейменова и Лангемака, когда ставили "на конвейер" Туполева и били Королева, случайный доклад, понравившийся Жданову, делает 29-летнего Устинова директором большого оборонного завода в Ленинграде. Без санкции Сталина Жданов не решился бы на столь ответственное назначение. В начале июня 1941 года Маленков вызывает Устинова в Москву:

- В ЦК есть мнение назначить вас наркомом вооружения...

В каком ЦК, какое мнение? Лукавит Георгий Максимилианович: ужели наркомов ЦК назначал?! Сталин их назначал. И дальнейшая история этого назначения подтверждает это бесспорно. В ответ на лепет Устинова Маленков посоветовал ему пойти в гостиницу и хорошенько подумать, но ни с кем не советоваться. Устинов пошел думать, когда в типографии "Правды" уже набирали на первую полосу указ о его назначении. А на последнюю - заметку об освобождении наркома Ванникова от своих обязанностей.

Устинов узнал об этом утром, купив в гостинице газету. Кто, кроме Сталина, мог себе позволить подобные молниеносные решения?

Когда вновь назначенный нарком приехал в свой наркомат, он спросил:

- А где Ванников? — ведь надо было принимать дела.

- Борис Львович уехал, ничего никому не сказав, — ответил Рябиков — первый заместитель смещенного наркома.

Очень четкий и дисциплинированный человек, Борис Львович Ванников дела своему преемнику сдать не мог. "Позднее мы узнали, - пишет Устинов, - что Б.Л. Ванников был арестован". Очень часто слышал и сегодня слышу: "Устинов -

365

талант! В 33 года нарком!" Бесспорно, талант и немалый. Но неужели сам Устинов, умный человек, не понимал, что, кроме таланта, выносит его наверх еще и красная волна сталинского гнева? Ужели не понимал, что в миг единый могут они с Ванниковым поменяться местами? А если понимал - ведь не мог не понимать! - каково же ему было?!

Руководителем правительственной комиссии, которая отправилась в Германию, был начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ) маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев, с которым прибыли Устинов и добрый десяток министров, замминистров и высших чинов оборонной промышленности, не считая ученых. Но запомнился всем прежде всего не спокойный, рассудительный Яковлев, а неистовый Устинов.

Заместитель Председателя Совета Министров СССР Леонид Васильевич Смирнов рассказывал мне, что когда в 1944 году его, тогда слушателя Академии оборонной промышленности, вызвал к себе Устинов и он переступил порог кабинета министра, то тут же услышал веселый окрик:

- Иди быстрее!

В этом "иди быстрее"! - весь Устинов. Он ворвался в Бляйхероде, как вихрь, приводя в движение все вокруг себя: утвердил создание двух институтов: "Нордхаузен" и "Берлин", потребовал формирования еще одного спецпоезда, который ему очень понравился, а потом заявил, что хочет увидеть все своими глазами. Распорядок дня был незатейлив: в 5.30 утра он кричал на всю виллу:

- Орлы, поднимайтесь!

Завтрак на бегу. Работа до 23.00. С 23.00 до часа ночи - ужин с выпивкой, Устинов пил не много, но регулярно. (За ужины отвечали ребята из батальона аэродромного обслуживания, не сказать, что мародеры, но наглецы и доставалы экстра-класса.)

Такая круговерть шла больше недели. Для Устинова это был ритм нормальный, но, кроме Дмитрия Федоровича, мало кто его выдерживал.

Он жил так многие годы, десятилетия, и после Германии - в Москве, на полигонах, в бесчисленных командировках по всей стране. Это был человек уникальной выносливости. Если бы он в молодые годы ушел в спорт, был бы, наверное, знаменитым стайером, лыжником, или марафонцем. Биологические часы из его организма были вынуты. При жизни Сталина режим работы диктовался хронической бессонницей вождя. В министерствах сидели с 11 до 18, потом с 21 до... сколько у кого терпения или смелости хватит. Обычно до 5-6 утра. Но изнуряющий ритм работы Устинова не изменился и после смерти Сталина. В 12 часов ночи Дмитрий Федорович обычно назначал оперативки. Начальник ракетного главка Леонид Васильевич Смирнов докладывал о текущих делах в 4 утра. Созывать совещания ночью было для Устинова обычным делом, и заканчивал он их только тогда, когда видел по глазам собеседников, что они уже не соображают, или когда Исаев ложился на диван и говорил жалобным голосом:

- Дмитрий Федорович! Больше не могу...

Теперь, когда он уже твердо решил взять к себе ракетную технику, он хотел сам во всем разобраться. Он хорошо знал пушки и теперь хотел так же детально изучить ракеты. Единственный способ сделать так, чтобы подчиненные не дурачили тебя, не вешали лапшу на уши,— это знать дело лучше подчиненных.

В Тюрингии Устинов был недолго, но все облазил, все осмотрел, везде побывал, даже на свалке металлолома. Влезал во все мелочи. Заставил двигателистов, например, во всех подробностях объяснить ему, как работают форсунки в камере сгорания.

Еще перед началом всех поездок Королев сделал для высоких гостей подробный доклад, в котором рассказал о тактико-технических данных Фау-2, ее недостатках, путях их исправления и дальнейшего совершенствования этой машины, перспективах будущей работы. Четкость и ясность доклада произвели на Дмитрия Федоровича очень приятное впечатление. Королев Устинову понравился, хотя сразу почувствовал он, что Королев - мужик с норовом, работать с ним будет

366

нелегко. Все дни пребывания в Тюрингии присматривался он к Сергею Павловичу. Однажды, когда поехали в Кляйнбодунген, где у немцев был ремонтный завод для баллистических ракет, которые возвращала армия, и где теперь Королев организовал сборку Фау-2 из обнаруженных в разных местах деталей, Устинов спросил Костина - хорошего артиллерийского конструктора, указывая на лежащую на стапеле Фау:

- А ты такой снаряд сделать сможешь?

- Смогу, Дмитрий Федорович, если поможете.

- А как тебе помочь?

- Электриков человек двадцать дадите, и сделаю...

Стоящий рядом Королев улыбнулся, и Устинов заметил эту улыбку. Когда шагали к выходу, Устинов подошел к Королеву и спросил, проверяя, как тот поймет его без долгих объяснений:

- А вы что думаете о двадцати электриках? Королев не удивился, он словно ждал этого вопроса:

- А я думаю, Дмитрий Федорович, что речь идет не о двадцати электриках, а о тысячах специалистов, о новой области техники и новой отрасли промышленности. А точнее - о кооперации многих отраслей промышленности. Я никого не хочу обижать, но это же не пушка: отковал ствол, выточил и все дела. Вы же сами это понимаете...

Разговор был совсем короткий, но запомнился Устинову.

Перед отъездом Устинов спросил Королева:

- У вас уже есть полная ясность по Фау-2?

- Нет, полной ясности пока нет. Я понимаю, как она работает, но некоторые частные вопросы, особенно связанные с технологией, еще надо решить. Вся беда в том, что нет документации...

- Сколько ракет вы надеетесь собрать полностью, таких, которые можно было бы запустить в Союзе?

- Не более десятка. И то с трудом.

- Когда сможете их привезти?

- Думаю, что к Новому году...

- Хорошо. Но не позднее. Американцы в Уайт-Сэндзе уже начали пуски Фау-2. Надо торопиться. Пришлю людей помогать, - министр крепко пожал руку Королева...

Устинов принадлежал к особому сорту людей, порожденных властью Сталина и всеми силами эту власть укрепляющих. Их ставили в пример, их волей, упорством, целеустремленностью нас учили восхищаться. Исследование их мира провел в своем "Новом назначении" Александр Бек. Он показал, что они при всей чистоте помыслов и внешнем благополучии бытия были людьми глубоко несчастными. Это были рабы, только не в кандалах, а в золотых генеральских погонах. Воля, упорство и целеустремленность Устинова, быть может, покажутся кому-то похожими на волю, упорство и целеустремленность Королева. Но между ними нет ничего общего, ибо первый служил Хозяину, а второй - Идее.

Командующий гвардейскими минометными частями Петр Алексеевич Дегтярев регулярно получал сигналы о том, что находящиеся в его распоряжении "филичёвые" полковники куролесят в Германии и мало того, что пьют, но неоднократно замечены и в связях с прекрасными представительницами поверженного врага, что, как известно из истории, всегда во всех армиях мира удавалось осудить, но никогда не удавалось искоренить. Получив однажды очередную "сводку боевых действий" полковника Чернышева Николая Гавриловича (химик, заведовал отделом в РНИИ), полковника Королева Сергея Павловича и нескольких других полковников, генерал подумал, что назрело время решительной борьбы с пороком. Он начал звонить и вызывать к себе жен командированных, дипломатично заводить разговор о том, как соскучились по ним в проклятой неметчине их мужья, а некоторым непонятливым, оставив дипломатию, вынужден был со всей армейской прямотой рассказывать о страшных последствиях

367

венерических заболеваний. Приказывать женам Дегтярев не мог, но он знал уже, что таинственная формулировка "есть такое мнение" производит на штатского человека действие, сходное с приказом, и, действительно, после Первомая жены дружно потянулись к своим одичавшим на чужбине мужьям. В апреле-мае жены вместе с детьми приехали к Победоносцеву, Тюлину, Рязанскому, Пилюгину, Бармину, Рожкову, Буднику, Мишину, Королеву. Началась новая жизнь, без девочек в легких платьицах с ватными плечиками, без патефонов, без сизой от табачного дыма гостиной на вилле "Франк" и застолий за полночь, короче, гусарство кончилось - началась семейная жизнь.

С.П.Королев в Германии. Ноябрь, 1945 г.

Честно сказать, ехать Ксении Максимилиановне не хотелось, в Боткинской дела у нее шли отлично, много оперировала, но... надо - значит надо. 10 мая сели они с Наташей в поезд и покатили в Берлин. Соседние полки в купе занимала тоже женщина с девочкой, разговорились, оказалось - жена генерала Тверецкого с дочкой, тоже едут в Тюрингию "к папе".

Все, кто помнит дом, в котором жил Королев в Германии, рассказывают, что дом этот очень похож на его останкинский дом в Москве, в котором прожил он последние шесть лет своей жизни. Это чистое совпадение, поскольку Королев никак не вмешивался в работу архитектора Романа Ивановича Семерджиева, который проектировал останкинский дом, а Семерджиев никогда не видел дома в Тюрингии. В том немецком доме хозяйничала довольно смазливенькая фрау, которая, в отличие от многих других фрау Бляйхероде, не только не была благосклонна к Сергею Павловичу, но, напротив, постоянно демонстрировала к нему стойкую неприязнь. Фрау очень обрадовалась приезду Ксении Максимилиановны с Наташей, поскольку считала, что их приезд пресечет поползновения полковника, в чем, однако, ошиблась.

Тягостная недосказанность, неопределенность, которая отличала взаимоотношения Королева с женой в те немногие дни между тюрьмой и Германией, что прожили они вместе, не исчезла и теперь. Бывает, что муж и жена ссорятся, но и в минуты ссоры понимают, что все это - вздор, что жить друг без друга они все равно не смогут и только зря теряют время на утверждение собственных амбиций. Они же не ссорились, не выясняли отношений, но, несмотря на кажущееся благополучие, очень неясно представляли себе будущую совместную жизнь, оба чувствовали ее зыбкость и не находили в себе желания упрочить ее. И не то чтобы тяготились они друг другом, а просто не испытывали друг к другу интереса, ни духовного, ни физического. Обоих что-то удерживало от того, чтобы признаться в том хотя бы себе. Это был еще не самообман, пока только нежелание правды. Надеялись, что Наташа соединит их вновь, но и в это соединение верили как-то вяло, так, для временного успокоения. Приезду дочери Королев был очень рад, проводил с ней почти все свободное время, приносил игрушки, сладости, любил с ней разговаривать, дивясь ее понятливости и, как всякий отец, эту понятливость преувеличивая. Беседуя с Наташей, он ясно видел в ней промелькнувшую вдруг бабку Марусю, или Ксану, или даже себя - во фразе, в жесте, в выражении лица и восхищался неведомым механизмом, оставляющим в ребенке следы предков.

К.М.Винцентини с дочерью Натальей

Он часто катал дочку на машине, они лазали в невысоких, красивых горах или просто гуляли по маленьким, чистеньким городкам, многие из которых война не

368

тронула. Если исключить кое-где еще попадавшуюся гитлеровскую атрибутику - свастики, орлы и прочая муть, то и не сразу разберешь, в каком году живет этот городок: в 1905, 1925 или 1945-м. Иногда объединялись с Победоносцевыми или с Рязанскими и отправлялись большой компанией в Саксонскую Швейцарию, в горы Гарца, в разные замки и крепости, ездили к огромному памятнику Фридриху Барбароссе, фотографировались. Михаил Сергеевич Рязанский, усадив детей в кружок, рассказывал "таинственным" голосом:

- Историки пишут, будто сердце Барбароссы похоронено в Тарсе, мышцы в Антиохии, а кости - в Тире. Но историки все врут! Барбаросса жив! Восемьсот лет он спит в замке Кифгейзере, и рыжая борода его проросла сквозь каменный стол!

Дети слушали не шелохнувшись, с широко открытыми глазенками.

- А вот мы его сейчас разбудим! - озорно кричит Королев. - За мной!

И вся ватага несется к гигантской нише, внутри которой сидит величественный, похожий на Деда Мороза, на заграничного, не нашего Деда Мороза, Барбаросса, карабкается по фигуре, облепляя грозного государя как лилипуты Гулливера, а самый смелый уже сидит в короне на барбароссовой голове.

"Господи, если бы он всегда был таким..." - думает Ляля, глядя на Сергея, стоящего на плече Барбароссы...

Грустно, муторно ей в Германии. Все другие жены ей "сочувствуют", и это невыносимо. Всякие ее попытки пресекать разговоры и "не понимать" намеки ни к чему не приводили: ее продолжали "жалеть". Она решила, что уедет, как только отыщет предлог для отъезда...

В конце августа, сославшись на то, что Наташе нельзя опаздывать в школу, она уехала с дочерью в Москву.

Немцы презирали французов. Сама мысль о том, что французы - победители Германии, казалась им кощунственной и глупой. Англичан они не любили. Англичане "слишком много их бомбили, чтобы немцы их любили", - как срифмовал Победоносцев. Англичане не пускали немцев в свои рестораны и всячески, где могли, интеллигентно их унижали. Русских немцы боялись. Боялись мести. Увидев, что им не мстят, вообще ничего не поняли. Потом бояться вроде бы перестали, но не уважали за неаккуратность, презрение к комфорту, даже за то, что их не грабят: настоящий победитель должен грабить. Американцы были наиболее подходящими оккупантами. Злости в них не было: Америку не бомбили, с ними не воевали, ведь, в конце концов, это США объявили войну Германии, а не Германия США. При всем своем шумном беспардонстве американцы были деловиты и расчетливы, и это объединяло их с немцами. Получалось, если подумать, что

369

лучше всего сдаваться американцам. И если возникала возможность выбора, им немцы и сдавались.

Специалисты, которые работали в институте РАБЕ и потом, когда РАБЕ стало частью "Нордхаузена", никаких секретов русским не открывали. И даже не для того нужны были немцы, чтобы освоить опыт в ракетостроении, - и без них его бы освоили, а для того, чтобы сделать это быстрее. От них требовалось только одно: помочь поскорее разобраться в документах, в технологических картах, в режимах предстартовой подготовки, в последовательности операций во время самого старта, в методиках отслеживания летящей ракеты и во многих других вещах, в которых, конечно, и сами бы мы разобрались в конце концов, но времени на это потратили бы больше.

Дело это было добровольное, немцев поначалу не принуждали, не мобилизовывали, а только уговаривали. Сотрудничество с бывшим противником не рассматривалось в их среде как предательство. Другое дело, с каким из противников выгоднее сотрудничать. А так, что же - они сопротивлялись врагу до той минуты, пока Кейтель не подписал Акт о безоговорочной капитуляции. Но раз Акт подписан и капитуляция безоговорочная, как же можно сопротивляться?! Befel ist Befel¹².
¹²Приказ есть приказ (нем.).

В общем, мы здесь вторгаемся в сложные сферы чисто национальной психологии, не всегда нам понятной, но в то время для нас выгодной. Бдительные ребята Ивана Александровича Серова находились, безусловно, в плену устаревших стереотипов, когда искали следы саботажа, вредительства, подпольных центров сопротивления. Ничего они не нашли и, хотя им очень этого не хотелось, вынуждены были в конце концов признать, что немецкие партизаны - это миф. Может быть, и были среди немцев "вредители" - мальчишки из "Гитлерюгенд" или обложенные красными флажками, как волки в лесу, головорезы из СС, но того, что мы привыкли понимать под сопротивлением - народной войны на оккупированной противником территории, — не было. Бдительные ребята, разумеется, об этом помалкивали, поскольку сразу напрашивался вопрос: а зачем они вообще тут, коли есть армейский СМЕРШ, и не лучше ли было показать свое умение где-нибудь в Западной Украине? Но лезть под бандеровские пули бдительным ребятам не хотелось, поэтому для них был большой праздник, когда удавалось отловить какого-нибудь нациста в таком чине, что его не стыдно было отлавливать. Однако крупные и даже просто убежденные нацисты попадались не так часто. Черток, когда набирал людей в РАБЕ, напоролся однажды на ортодокса, который, дерзко глядя ему в глаза, заявил:

- Я на русских работать не буду! Можете меня расстрелять!

- Да не работайте, - устало ответил Борис Евсеевич. - Ваше дело. Однако хочу отметить, что - он назвал несколько фамилий - работают у нас и довольны. Они получают приличные деньги, хороший паек...

Ортодокс задумался. Расстреливать его никто не хотел, пафос выглядел глуповато, и среди своих моральной поддержки он тоже не находил, а есть хотелось. В конце концов, согласился и работал хорошо. Потому что если тебе платят хорошие деньги, надо работать хорошо - это тоже из области национальной психологии, к сожалению, нам тоже не всегда понятной.

Как постепенно выяснилось, многие немецкие ракетчики-нацисты действительно не разделяли фашистских убеждений. Гитлеровцы привлекали ценных специалистов в партию - этим им как бы честь оказывалась, и отказ в нее вступить мог означать только конфронтацию, что непременно должно было быть отмечено соответствующими службами. Другие специалисты, не разделяя нацистских убеждений, тем не менее, сами стремились вступить в партию из чисто карьеристских соображений. А убежденных нацистов среди технической интеллигенции было немного.

Первым согласился работать с нами Гельмут Греттруп - как потом выяснилось, и пользы от него было больше, чем от других. Сначала Черток вместе с

370

Королевым посадили Греттрупа писать историю создания Фау-2, чтобы выяснить, на каком этапе какие трудности преодолевались. Знал Греттруп и адреса, где изготовлялись отдельные детали и агрегаты ракеты. И что очень важно — знал людей. Он сам вызвался пригласить нескольких специалистов на работу в РАБЕ и довольно быстро их уговорил. Далее шла "цепная реакция" — немцев спрашивали:

- Знаете ли вы в английской или американской зоне, кого полезно было бы пригласить для работы у нас?

Появлялись новые фамилии и адреса. Так нашли аэродинамика Цейзе - это был эрудит настоящий, австрийца Нэра - строителя, специалиста по наземным сооружениям и нескольких других, но, увы, только из "младшего командного состава".

Больше всех для привлечения немцев к сотрудничеству сделал, наверное, старший лейтенант Василий Харчев, которого вся эта работа по-мальчишески увлекала. Он организовал собственную "контрразведку" - посылал немцев в зоны союзников с сигаретами и тушенкой, задабривал английские и американские посты ручными часами и водкой, завязывал дружбу с квартирмейстерами и бургомистрами — выяснял, кто где живет, и проводил торги: переехать согласен, но не за 8, а за 12 пайков. И просит не 9, а 12 тысяч марок. Цейзе в английской зоне оговорил свой переезд досконально, до последнего пфеннига и даже условий публикаций его научных работ. Когда договаривались, вся проблема заключалась в том, как перебраться в советскую зону. Эти заботы часто брали на себя сами немцы, тоже за соответствующее вознаграждение. Иногда, правда, приходилось им помогать. Одного спеца вывезли в колонке газогенераторного грузовика. А то и в открытую везли, если посты были "подмазаны". Серов убеждал ракетчиков, что по его агентурным данным союзники в долгу не остаются и вовсю шуруют в советской зоне, но Королев в это не очень верил: нечего им было тут шуровать, все большие рыбины давно уже сами уплыли к американцам, не дожидаясь коварных сетей союзников.

После визита Устинова стало ясно, что пускать немецкие ракеты мы будем. Не в Германии, так дома. Королев пригласил Воскресенского, который лучше других соображал в испытательных делах, долго сидели они, писали-рисовали, прослеживали операцию за операцией и, увы, обнаружили некие не столь уж большие, но важные пробелы в своих знаниях. Вдруг у Королева из глубин памяти всплыло: Фибах! Капрал Фибах, который так четко командовал тогда стартовиками в Куксхафене. Нашлись немцы, которые знали Фибаха, их отправили в английскую зону. Фибах согласился переехать. Вывозил его Победоносцев какими-то окольными дорогами в горах Гарца, мимо английских постов.

Когда стало ясно, что работа ракетчиков в Германии подходит к концу, вопрос о немецких специалистах решался в Москве. Сохранение принципа добровольности в их сотрудничестве показалось Лаврентию Павловичу ничем не оправданным либерализмом, и Иосиф Виссарионович не мог с этим не согласиться. Поэтому Берия поручил Серову организовать "переселение" немцев в Союз. С калмыками, чеченцами, балкарцами, ингушами, корейцами, крымскими татарами, немцами Поволжья и другими малыми народами уже был накоплен определенный опыт подобных переселений, и операция готовилась по хорошо апробированной схеме. Были составлены списки, подсчитано, сколько людей требуется вывезти, а для этого, сколько нужно солдат для окружения домов, сколько грузовиков для скарба, сколько вагонов для погрузки.

Королеву вся эта затея не нравилась. Он понимал, что немцы могут и должны еще поработать, но так... Еще не забыл он свои этапы. Ведь немцам платили хорошие деньги, ну, можно было чуток прибавить, подписать контракт, сделать все по-людски... Немцы что-то пронюхали, приставали с вопросами:

- А шубу надо брать? У меня много перин...

- На кого я оставлю своего попугая? Я могу взять попугая?

- Простите, у меня вопрос деликатный. Могу ли я поехать не со своей женой. Дело в том...

371

Королев и врать не хотел, и правду говорить не мог, мычал что-то нечленораздельное.

В пять часов утра 22 октября 1946 года началось переселение немцев. Все было сделано очень быстро и организованно. Никто не плакал, не голосил, не вырывался из солдатских оцеплений, окружавших дома. На трехосные "студебеккеры" быстро загрузили скарб, включая огромные тюки с перинами и оговоренных заранее попугаев. Колонна двинулась к вокзалу, и вот уже немцы покатили на восток.

Американец Н. Данилов пишет в книге "Кремль и космос", что немцев было 40 тысяч. На следующей странице поправляется: две тысячи. Разумеется, Берия мог переселить не только 40, но и 400 тысяч, — мастер, что говорить. Однако Победоносцев, на чьих глазах все это происходило, рассказывал мне:

- Собственно специалистов-ракетчиков вывезли около 300 человек - с женами, детьми, сундуками...

Королев уже прекрасно представлял себе, как работает Фау-2. Более того, он уже знал, какой будет следующая ракета, свободная от всех немецких инженерных догм и элементарных ошибок, которые в спешке допустили немцы. Расчетно-теоретическое бюро, разместившееся в просторной "шпаркассе"¹³, уже просчитало траекторию, перегрузки и всю аэродинамику для этой будущей ракеты. В Леестене форсировали двигатель, поднимали тягу с 25 до 35 тонн. Все с этой Фау теперь ясно. Писал Победоносцеву в Москву: "Вообще мне надо перебираться отсюда. Подумай, как будем действовать дальше". Впрочем, как действовать дальше, он знал: пускать надо, смотреть, как летает, думать, совершенствовать.
¹³Сберегательная касса (нем.).

После отправки немцев все потихоньку стали паковать чемоданы. Трофейный бум первых послевоенных месяцев, когда гонялись, кто поглупее - за мебелью и посудой, кто поумнее - за камешками и альбомами с марками, ракетчиков как-то не задел. Королев, которого мама Мария Николаевна всегда считала человеком абсолютно непрактичным, долго ломал голову: что бы привезти в подарок - ведь и деньги были (он получал в Тюрингии пять тысяч марок в месяц, не считая зарплаты в Москве), - ничего не придумал, купил, в конце концов, чернобурку - они входили в моду.

Всем, и Королеву тоже, очень хотелось вернуться домой с машиной. Вот тут все суетились, оформляли купчии, хлопотали об отгрузке. У Королева был малиновый "хорьх", который очень ему нравился. Бармин купил "мерседес", Глушко - легковой "студебеккер". Всех перехитрил Тюлин, который довольствовался скромнейшим "опель-кадетом", прослышав, что в Москве готовят выпуск точно такой модели под названием "Москвич", а значит, проблем с запчастями не будет...

Ну, вот и кончилась Германия, еще одна ступенька на его пути в зенит. Королев уезжал без сожаления, точно зная, что он хочет делать и что он будет делать. Сбитый с ног в 1938 году, он почувствовал, что вновь крепко стоит на ногах. Вот только Ляля... Но ведь должно наладиться, непременно должно наладиться, как же иначе... Еще 9 августа 1946 года министр вооружения СССР Дмитрий Федорович Устинов подписал приказ № 83-К: «тов. Королева Сергея Павловича назначить Главным конструктором "изделия № 1" НИИ-88». Королев послал в НИИ-88 Мишина, чтобы дом не был без хозяина, Мишин парень энергичный, но ведь уже глубокая осень, пора самому ехать...

4 ноября 1946 года Юру Гагарина приняли в пионеры.

372