Н. Бенедиктов, С. Чесноков

Внимание к личности Кузьмы Минина в связи с введением нового государственного праздника 4 ноября довольно велико. Историческая личность стала и легендарной. О некоторых легендах и хотелось поговорить.

Так, писали о нем: Козьма Минин - Сухорук. Были пьесы о Минине - Сухоруке, во время войны действовал бронепоезд "Козьма Минин", сегодня историки доказали, что Сухорук - это другой человек, а правильно Минина звать Кузьмой. А вот новая легенда: Минин- татарин. Председатель Духовного управления мусульман Нижегородской области Идрисов на пресс-конференции сказал, что "Козьма Минин был крещеным татарином Киришой Мининбаевым".

Мнение это, мягко выражаясь, спорное. Так, автор ряда монографий по этнической истории Нижегородской земли Б. Пудалов заявил: "Как свидетельствуют сохранившиеся архивные источники, татар в Балахнинском уезде (родине Минина) в XVI - XVII веках вообще не было. Не было соответственно и крещеных татар". Кузьма происходил из семьи балахнинского солепромышленника Мины Анкудинова. Кузьма не наследовал родовое дело и перебрался в Нижний Новгород, где стал посадским человеком, торгуя мясом и рыбой. В сентябре 1611-го он был избран земским старостой. Далее - известная история. Минин - организатор и руководитель земского ополчения, затем - думный дворянин, жил в Москве и умер в 1616 году по дороге из Казани, возвращаясь после подавления бунта татар и черемисов.

Откуда же легенда о "татарстве" Минина? Оказывается, в желтой прессе и достаточно безответственной, в журнале "Огонек" был помещен анонс статьи "Кузьма Минин - крещеный татарин Кириша Мининбаев". Статья куда-то исчезла и никогда не была напечатана. Более того, ни имени, ни фамилии автора никто по странной причине не записал. А легенда пошла гулять по свету.

И еще одно добросовестное заблуждение хотелось бы развеять - о сплошном и невероятном добровольчестве ополчения. Основания этой легенды, на мой взгляд, коренятся в двух источниках: письмах-обращениях Минина к народу и знаменитой картине Маковского "Воззвание Минина к нижегородцам". В своих агитационных "прелестных" письмах-обращениях Минин, как известно, писал, что если хотите родину спасать, то "заложим жен и детей своих и имущество". На картине изображен один из таких моментов: Минин говорит речь у Ивановской башни нижегородского Кремля, а восторженные нижегородцы добровольно складывают к его ногам деньги, золотые украшения и т.п. Легенда, конечно, льстит сердцу нижегородца, подчеркивая высокий нравственный дух земляков, любовь к отчизне, однако это все-таки легенда. Конечно, добровольцы были (тот же Минин добровольно внес в фонд ополчения треть своего имущества) в те времена, и в последующие. Вспомните войну 1941-1945 гг. Однако слой добровольцев был отнюдь не общемассовым.

На самом деле Минину удалось организовать сбор денег, оружия и имущества "добровольно-принудительно". Ему удалось провести решение о том, что нижегородцы (а затем и костромичи, и ярославцы) должны отдать на нужды ополчения сначала десятую часть, затем пятую, а иногда и третью часть имущества. Говоря современным языком, были созданы комиссии по раскладу и оценке с каждого, а если сопротивляющиеся не отдавали положенного, то специальные "продотряды" и "спецотряды" силой забирали имущество, домашнюю скотину, и даже могли заложить у должника жен и домочадцев. Иными словами, общемассового добровольчества не было, но и общемассового сопротивления действиям Минина по организации и снабжению ополчения тоже не было. Видимо, в этом и сказалось моральное право Минина, признанное народом. Радости по утере имущества и полученным тяготам (ведь домочадцев из долговой ямы надо было выкупать) население вряд ли чувствовало, но и сопротивление общему делу - грех. Интересно, что Минин, став важным государевым человеком - "думным дьяком", рассматривал этот сбор с людей как государственный долг, и до самой смерти, согласно записям жертвователей и ополчения, этот долг людям возвращал из государственной пятины (20%). Долг в основном был возвращен, и в этом тоже сказалась нравственная высота Минина.

Добровольчество и в другие времена на Руси выглядело таким же образом. Генерал Корнилов, начав добровольческое белое движение, всегда говорил о Минине и спасении отечества, однако в его ледяном походе участвовало не более 3 тысяч человек (для России, скорее, банда, а не армия), а в Новочеркасске после банкета ему собрали около 400 рублей и в армию записалось... 4 гимназиста. В Красной Армии с добровольчеством было лучше, там в "корниловское" время было около 50 тысяч человек, но для России и это не армия. И белые, и красные вынуждены были пойти на принудительную мобилизацию. Да и как было без этого обойтись, когда на территории России находилось около миллиона иностранных интервентов! Красные в отличие от белых быстрее и отчетливее осознали необходимость мобилизации, и, естественно, проводили со всей напряженностью и напором морально правых спасителей отечества. Главный епископ армии и флота у Врангеля, а в будущем митрополит Вениамин (Федченков) в своих воспоминаниях писал: "Когда началась междоусобная борьба почти по всей стране, народ мог много раз проверить себя: куда идти, за кем? То красные, то белые, то петлюровцы, то анархисты, махновцы, то чехи, греки, французы, то эсеры, то кадеты, то монархисты; то опять красные, опять белые, и еще раз красные - все это народ пережил. В Екатеринославле, например, власть переменялась последовательно восемнадцать раз! И народ все же остановился на большевистской партии как своей. В России говорили тогда: плоха власть, да наша. А власть эта не только гладила народ по головке всякими обещаниями и сказками, а вскоре взяла его в ежовые рукавицы, в переработку. Часто обвиняют большевиков в терроризме. Но в этом не только их сила, но и государственная правда. Только настоящая власть без страха употребляет, где нужно, силу, до смертной казни включительно... И народ наш, знающий слабость человеческой природы и необходимость твердой власти, не побоялся посадить на свои плечи крутых большевиков, потому что здравым умом понял: "Эти" наведут порядок! Значит, государственная власть..."

Чека сначала создавалась для разгона пьяных толп, громящих винные склады, и, конечно, не уговаривала, а стреляла. В России действовал исихастский рецепт, о котором много позже напишет Н. Лосский в своем сочинении о русском народе: при таянии льда на Неве ставили городового предупреждать проходящих об опасности. Не послушавший предупреждения мужик пошел по льду, провалился в полынью, был вытащен городовым, и его же, городового, стал ругать. "Как? Я ж тебе кричал!" И мужик резонно заметил: "Подумаешь, кричал! Надо было в морду дать" В исихазме (молчаливом учении) наука убеждать трактуется так же: имеющий истину не болтает, не убеждает, ибо это скорее говорит о его сомнениях. Владеющий истиной приказывает, велит, заставляет, принуждает. В этом смысле большевики имели волю и государственный русский инстинкт. Это первое и главное. Другая сторона - и об этом немало писал известный русский монархист В. Шульгин - как раз страдала безволием".

На фоне этого морального единства действий Минина и Ленина убого выглядит введение нового праздника Дня народного единства 4 ноября. Ведь в этот праздник показывали фильм "Минин и Пожарский" по всем телеканалам, и каждый зритель прочитал надпись "7 ноября 1612 года поляки ушли из Кремля". Иначе говоря, 7 ноября - день торжества Минина и Ленина. В этом и состоит русская идеология.