Сергей Соловьев: все любови изначально несчастны. И нужно мужество, чтобы это понять

Дом у Сергея Соловьева новый — ему около 10 лет, а выглядит как старинное родовое гнездо. — Я специально здесь так все устроил, — рассказывает Сергей Александрович. — Мой дом не просто влияет на меня. Это колоссальный энергетический источник.

Екатерина Васильева стала женой Сергея Соловьева, когда они учились на втором курсе ВГИКа

Вторая супруга — Марианна Кушнерова сыграла в фильме мужа «Станционный смотритель» и родила ему сына Дмитрия

С третьей и пока последней супругой — Татьяной Друбич — Сергей Александрович развелся 10 лет назад (на фото — с общей дочерью Анной)

— Приобретая какие-либо вещи, я руководствуюсь принципом: мне это нравится, и точка! Проходит время — и я уже с трудом вспоминаю, как они ко мне попали. Удивительно, но все эти вещицы отлично уживаются между собой.

— Моя биография началась в карельском городе Кемь. Впоследствии я узнал происхождение этого названия: императрица Екатерина II, ссылая особо провинившихся подданных, писала на монарших указах резолюцию: «Сослать к е... матери».

Сергей Соловьев не боится быть смешным. Наоборот, это доставляет ему огромное удовольствие

— Предпочитаю курить сигары. Особенно гаванские. Помню, как впервые закурил. Это было во втором классе. Мы эспериментировали с моим другом Левой Додиным, нынешним знаменитым театральным режиссером. Его тетя Люба очень огорчилась, когда застала нас прячущихся в туалете.

Режиссеру и сценаристу Сергею Соловьеву исполняется 65. Перед самым днем рождения в своем загородном доме на Истре он рассказал Наталье НИКОЛАЙЧИК о пиве и смысле жизни, удовольствиях, вещих снах, собственной сексуальной эволюции и пользе наготы.

Сергей Соловьев

Когда и где родился: 25 августа 1944 года в городе Кемь (Карелия)
Знак зодиака: Дева
Семья: сын Дмитрий (34 года) — дизайнер, продюсер; дочь Анна (25 лет) — пианистка, композитор
Образование: окончил режиссерский факультет ВГИКа (мастерская Михаила Ромма и Александра Столпера)
Карьера: снял около 20 фильмов. Ведет педагогическую работу на Высших курсах режиссеров и сценаристов и во ВГИКе. Драматург (автор более 20 пьес и сценариев). Президент кинопроизводящей компании «Линия кино», президент Международного фестиваля кинодебютов «Дух огня»
Вкусы: еда — все; напитки — пиво и другие; хобби — фотография, театр, коллекционирование живописных работ — в основном XIX века
Домашние животные: английский бульдог Черри, восточноевропейская овчарка Ермак

Конечно же, Сергей Александрович страстно желал сократить наше пребывание в его доме. Не потому, что человек он негостеприимный, — совсем наоборот. А потому, что дел у него действительно по горло. Монтажер вот-вот должен был приехать, кино нужно делать, а не болтать. Но нам повезло: Соловьев — человек мгновенно увлекающийся. Сначала он увлекся нашей фотосессией. Ведь мы просили от него какую-нибудь необычность ракурсов, ну и соответствующее внутреннее настроение, еще, наверное, игру. «Вот это уже полный идиотизм!» — время от времени искренне радовался Соловьев, позируя в солнцезащитных очках возле статуи Венеры Милосской, которую приволок в свой заросший сад после съемок «Анны Карениной».

— Еще можно снять меня с юношеским портретом на груди? Нет-нет, не рядом, а именно на груди! Чтобы я его вот так, по-кретински держал в руках...

Времени на разговор будто бы уже не оставалось, отведенный нам для встречи лимит был исчерпан. Но случилась пауза, что ли. И критический минимум в «два часа на все про все» растянулся до критического максимума — около пяти. Мы расположились на балконе маленького деревянного дома, когда-то строившегося для гостей, но теперь переделанного в монтажную. По веткам старых елей и густого орешника прыгали крупные, какие-то просто огромные белки. И начался разговор с вопроса о том, что Сергей Соловьев как-то назвал самым важным в своей жизни, а именно:

О разнообразных чувственных удовольствиях

— Какие бы слова ни говорил о «высокой духовности», о «путешествии идеального в реальное», к счастью своему или к печали, я, в сущности, гедонист, если угодно — даже эпикуреец. Ощутил я это давно. Еще когда в конце шестидесятых снимал фильм по чеховскому «Предложению» для киноальманаха «Семейное счастье». Работали мы в подмосковной Фирсановке. В магазинах пустые полки. Ели что попало. И вот однажды утром поехали в Москву, чтобы посмотреть отснятый материал. У нас осталось какое-то свободное время, и мы заехали в ресторан «Арагви» — был он тогда сказочным обломком уже ушедшей сталинской эпохи. Мы только получили зарплату, и деньги у нас были. Принесли меню. Я стал увлеченно заказывать: «Три порции черной икры, паюсной обязательно, три порции масла, свежего обязательно, куриные потрошки, горячие непременно, сациви, лобио, зелень, ну и карские шашлыки с почкой. Разумеется, ледяная водка, три боржоми и лепешки...» Официант ушел, и я вдруг представил себе, что все это уже ем, и тут же голова блаженно закружилась и я упал в обморок. Пришел в себя, наверное, только через полчаса. А уже к вечеру осознал, что практически это был, так сказать, обморок чувственной любви к чувственным удовольствиям. Мой личный «гастрономический удар».

Вообще-то все, что происходит на белом свете, доставляет мне некое, тоже чувственное удовольствие. Ну, скажем, идущие по небу облака, медленно меняющие форму. Или меняющая цвет в течение лета листва. Вообще смена времен года. Когда после лета непременно наступает осень, листья выдувает холодными порывами ветра, они, уже как бы никому не нужные, валяются на земле. То кажется, что и вся жизнь — довольно конченое дело. А потом вдруг выпадает откуда-то ослепительно-белый снег, и приходит новое чувственное ощущение, что и зима тоже своего рода праздник, только другой. Потом и снег начинает сереть, становится ноздреватым. И вдруг в какие-то мгновения опять все вокруг делается ослепительно-ярким, дымно-зеленым, вообще замечательным, начинается новая весна. Все это хорошо и наглядно ощущается особенно здесь, на даче. Весна бывает немыслимо бурная, мгновенная. Кажется, из руин, из-под каких-то жалких развалин белого света на твоих глазах опять происходит немыслимое чувственное чудо: на месте голых веток возникают поразительной нежности бледно-зеленые облачка юной зелени. А потом опять лето. Вот как сейчас. Видите, какой тут у меня лес вокруг! Когда на участке начали строить дом, я постоянно убеждал строителей: «Только не вздумайте тронуть хоть одно деревце!» Мне возражали: «Чего тут жалеть? Это же пустые деревья, это же орешник!» Я отвечал: «Это только башка бывает пустой! А орешник — это орешник!» Вы заметили, здесь полно белок? Иногда они скачут прямо по балкону. Когда я сплю тут теплыми ночами на балконе, то боюсь, что какая-нибудь ошалевшая белка возьмет и прыгнет мне на грудь. Я же со сна не смогу сразу сообразить, что случилось! И это чувство, чувство потенциальной опасности мне неприятно. Я не люблю на самом деле никаких предчувствий ужаса, страха или кошмара. Недавно вот мне предложили: «Сними фильм про Достоевского. Про то, как он прошел через каторгу, что он там прочувствовал. Представляешь себе: вокруг нас вся эта масскультовская гадость — и тут выходит такой серьезный мучительный фильм». Я сразу отказался. Мне возражали: «Там же очень хороший сценарий!» Но я для себя эту проблему даже и не обсуждал. Я хорошо знал, что ни при каких обстоятельствах не хочу провести ближайшие годы в этом чувственном кошмаре, а потом еще, если повезет, погрузить в этот кошмар многих других, зрителей. Это не хорошо и не плохо. Просто это я. Это мое естественное чувственное ощущение белого света. В это бесконечно радостное ощущение входят, скажем, мои дети, какие-то женщины, музыка... Да мало ли... Я стараюсь, чтобы и картины, которые снимаю, были пронизаны этим же чувством.

О тайне и наготе

— Я боялся, что вы начнете что-то выпытывать у меня про личную жизнь. Я бы, конечно, ни за что ➤ ➤ ничего вам не сказал. У каждого человека должна быть своя тайна. И ее совершенно не нужно делать общим достоянием. Тайна — она и есть тайна. Без нее любой человек просто придурок, объект для недобросовестных средств массовой информации. Это так же отвратительно, как если бы мы вдруг сговорились ходить по улицам исключительно голыми. Еще и, допустим, с неким рентгеновским эффектом, благодаря которому мы бы видели работу желудка, и как там происходит внутренняя секреция, и как из всей этой мутной массы получается одна большая общественная какашка.

Но в некоторых обстоятельствах мне нечто подобное (разумеется, без рентгеновского эффекта) даже помогает. Вы вот вспомнили, что где-то читали: я, мол, обожаю писать сценарии голым. Ну да, иногда. Правда, вот со своей студенткой Соней Карпуниной сценарий последнего фильма «Одноклассники» мы писали совершенно одетыми. И я и она. Нам понравилось. И в этом тоже был свой кайф. А вообще-то все это не принципиально. Я и в меховой шапке могу что-нибудь сочинять.

Я вот тут собираюсь снимать новую картину — «Елизавета и Клодиль». Про двух очень юных девушек, про рускую и француженку, в начале прошлого века. Вот этот сценарий я написал от начала до конца именно голым. К тому же писал его ни для чего и ни для кого. Совершенно бессмысленно и бесцельно. Мне как-то все вдруг остохренело, и я решил слетать куда-нибудь, хоть в Турцию, покупаться и отдохнуть. Выходил я там рано утром на пляж и уже к полудню так обгорал, что нужно было куда-то прятаться. Прятался я к себе в номер. Одежду надевать нельзя было, больно, потому что кожа обгорела. У меня был с собой компьютер, и я некоторое время тупо и безрадостно лазил по Интернету. Потом вдруг ни с того ни с сего решил сочинить сценарий. Причем сценарной идеи не было никакой. Стал писать про что-то, про то, что Бог на душу положит. Вот так и появился тот сценарий, записанный голышом.

Теперь нужно искать этих девочек. Вам, я чувствую, охота спросить меня про «новую музу»? Достали меня с этими «музами». Я тут случайно у поэта Гандлевского наткнулся на стишок: «...заявляется Муза, Эта старая б**дь тут как тут...» Стишок мне понравился.

Так вот, поиском никаких «муз» я не занят. Но действительно ищу двух девочек — русскую и француженку — и надеюсь, что найду.

О «мечтах» и сексуальной революции

— Моя личная сексуальная революция — это большая эволюция. Я в некотором смысле эволюционирую. Помню, как на вопрос: «Как живешь?» — покойный артист Саша Сливников всегда отвечал: «Согласно здоровью и полученному образованию». Вот и моя личная эволюция проистекает именно согласно здоровью и полученному образованию.

Я вообще ненавижу слово «мечтания». Не только слово, но и понятие. Мне это отвратительно. Мечтатели — это жуткая какая-то категория людей, сидящих по каким-то мрачным углам с остекленевшими глазами, свернутыми к потолку. Глядеть на них тускло и страшно. Хочется спросить: «Что с тобой?» «Я мечтаю», — отвечает он и расслабленно пускает по подбородку розовую слюну...

В моей жизни давно нет никаких мечтаний, есть только желания, которые можно или нельзя осуществить. Хотя когда-то «мечта» у меня была. В детстве я все хотел быть подводником. Мне очень нравилась форма: пилотка, кожаный реглан. Я мечтал поступить в Нахимовское училище и вместе со всеми петь песню: «Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная!» Мечта не осуществилась. Теперь я этому рад.

«Мечтания» вообще часто связаны со снами. Было мне лет четырнадцать или пятнадцать, когда мне приснился режиссер Всеволод Мейерхольд. И привиделось мне во сне, что я каким-то образом связан и с ним самим, и с его постановкой лермонтовского «Маскарада». И будто бы мы с ним в результате каких-то немыслимых обстоятельств стреляемся на парадной лестнице Александринского театра. И будто бы тут же на этой белоснежной лестнице вертится какая-то рыжеволосая женщина. Вполне, как вы понимаете, немыслимый и придурочный сон. А всего несколько лет спустя на приемных экзаменах в институт я увидел Катю Васильеву и обалдел: «Елки-моталки, это же именно ее я видел в том сне!» Ну и понеслась душа в рай...
Мы даже по этому «сонному поводу» когда-то с Катей и поженились. Да и в последующем «призрачное искусство теней» так или иначе влияло на мою жизнь. В том числе и личную. О которой, как мы договорились вначале, ни слова.

О судьбе, смерти и о том, откуда берутся деньги

— Когда сочиняются сценарии, различного рода «мечтания» особенно вредны. В них важно очень подробно и очень реалистично видеть, что именно ты будешь снимать. Буквально даже до немыслимой иллюзорности. Только в этом случае ты можешь руководить какими-то съемочными процессами, говорить «так» или «не так». От лица этих самых иллюзий. Но в жизни, конечно, так нельзя. В жизни ничего нельзя планировать. Нужно двигаться так, как складываются обстоятельства. А складываются они всегда правильно. Это и есть судьба. Мы думаем, что случай, а это судьба. Но и случай.

Нас всех подстерегает случай,
Над нами — сумрак неминучий
Иль ясность Божьего лица.

Это стихи Блока. И в них все сказано абсолютно правильно. Нужно быть благодарными и за «сумрак неминучий», и за «ясность Божьего лица». Мне в общем-то везет. Но я, конечно, всего лишь частный случай. Все в моей жизни идет плавно. Я уже говорил, что все случайности в ней в общем-то закономерны. У меня такое ощущение. И нет желания что-то перечеркнуть, поправить, совсем вымарать, пожаловаться: «Ох, елки-палки, поступи я тогда по-другому, выйди я на другой жизненный перекресток, все могло бы быть иначе». Но вы знаете, мне по-другому как-то и не хочется. Да еще вот на эту же тему и Пушкин писал:

И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.

Правда, особенно таких уж жутких «печальных строк» у меня в жизни в общем-то и не было. Печали, конечно, были. И горе было. Вот, скажем, уходили родители. Друзья. Вот последние — Саша Абдулов и Олег Янковский. Да и жизнь вообще-то уходит. Как говорил Гена Шпаликов: «Жизнь уходит сквозь пальцы желтой горстью песка».

Вот ушедший тоже мой замечательный товарищ Саша Кайдановский (актер, «Сталкер». — Прим. «ТН») много читал литературы по психологии. Он вообще, по-моему, тайно обожал психопатов и говорил про них, что они задаются очень правильными вопросами к белому свету. Тут мы с Сашей антиподы. Я люблю вопросы здоровых людей. Да и вообще мне нравится здоровье психическое и физическое во всех проявлениях... Потом, это самонадеянно и глупо, но у меня как-то нет неразрешимых, безответных вопросов к белому свету. Мне как-то более или менее все ясно. Но вот один мучительный безответный вопрос все-таки есть: «Где же взять денег на фильм?» Я в общем-то знаю, как ухитриться жить так, чтобы много зарабатывать. Но это в наших условиях вполне специфическая жизнь. Прежде всего, бессовестная. И от этого жить так, чтобы много зарабатывать, мне как-то все-таки неохота. И с «успехом» тоже вопрос непростой. «Успешным» быть тоже как-то не очень хочется. Быть «успешными» сейчас очень любят учить в школе. «Встав на труп товарища, ты становишься на десять сантиметров выше...» Такая вот милая философия рыночного и всяческого другого успеха.

У меня был приятель Лева Васильев, поэт. С точки зрения нормального обывательского сознания он был крайне несчастным человеком. Но был одним из самых успешных людей, которых я знал. Потому что всю жизнь прожил в согласии с собственной совестью.

Успех — это то, что у тебя никак невозможно отобрать. Ну просто нет никаких таких институций, которые могут отобрать у тебя твое внутреннее ощущение успешности. А значит, и жизни в согласии с самим собой.

О счастье и страхах

— Счастье — несчастье. И к этим понятиям относишься с какой-то даже не подозрительностью, а вялостью, что ли. Ведь сказано же: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Равно ли слово «счастье» понятию «удовольствие»? Не знаю. Я не могу сказать, что стал как-то особенно счастлив, когда наконец купил себе автомобиль с автоматическим подогревом сиденья. Да, раньше на «жигулях» не было подогрева, а теперь «мерседес» задницу с холода греет. Это удовольствие или счастье?

А страхи, я уже говорил, это все-таки дурное дело. Они в общем-то из ниоткуда появляются и никуда исчезают. У нас была в Пхеньяне собака Джульбарс. Я так ее любил, что все время переживал, что с ней может что-нибудь случиться. Это меня так сильно мучило, что я даже ночью мог проснуться и спросить у няньки-японки: «Где Джульбарс? Что с ним?» Откуда у меня появился этот страх за собаку, я не знаю. Но во мне всегда живет ощущение близости потери. Хрупкости мира. И это, конечно, страх. Вообще, могу вам сказать: все-таки жизнь — штука таинственнейшая. В общем-то все устроено на соплях. Вся наша жизнь. Все эфемерно. Кроме того, что вечно и неэфемерно. Это Бог. Но это уже о другом.

Об одиночестве и любви

— Там, где человек с его позитивными исканиями упирается в какую-то немыслимую непреодолимую стену, где разум отказывается помогать, начинается искусство. Тут начинается Моцарт. И Моцарт тебе внятно объясняет, не используя ни понятия, ни слова, что-то такое, что, казалось бы, вовсе не поддается никаким объяснениям. Искусство, конечно, бессмысленно и бесцельно, но это Божий хлеб для души.

У меня вообще-то позитивный взгляд на жизнь с некоторым негативным уклоном. Так мне кажется правильно. Фотографы знают: для того чтобы появился позитив, то, что мы называем фотографией, нужен качественный негатив. Вовсе не для сравнения. А просто для процесса.

У меня вот двое детей: сын Митя и дочь Аня. Я как бы вполне вовремя и удачно размножился. Когда нас становится больше, вроде как возникает иллюзорное исчезновение чувства одиночества, скажем так. Но хорошо ли такое исчезновение? Ведь одиночество изначально присуще человеческой жизни. Человек рождается один, умирает тоже в одиночку. Он в некотором смысле всю жизнь обязан быть одиноким. Но такое убеждение требует мужества. А мы все хотим иллюзий. Кстати, не только дети, но и жены, и любимые — это все приятнейшая иллюзорность преодоления одиночества.

Ну вот, для этого тоже нужно мужество, чтобы понять, что все любови изначально несчастны. Как-то Марину Цветаеву прямо про это спросили. А она ответила: «А что, бывает счастливая любовь? Да нет, если счастливая, то это не любовь». Я с ней согласен. Любовь — это, конечно, солнечный удар. Но это трагический солнечный удар.

О времени и капитализме

— Меня глючит, когда от кого-то из коллег слышу: «Все так тяжело дается. Снимал вот эту картину, и так мне было трудно!» Я думаю: «Ё-моё, если тебе так уж трудно, может быть, заняться чем-нибудь другим? Промышленным производством презервативов, например. Может быть, там будет полегче?»

Мне, вы знаете, все-таки никогда не было трудно снимать кино. Мне всегда это было очень радостно и интересно. У меня всегда было ощущение удовольствия! Я получаю огромное удовольствие от процесса, а раньше за это еще и деньги платили. Но это раньше. Сейчас уже не платят. Сейчас почему-то плачу я. Никак не могу понять,  кому и почему. Каждая картина заканчивается тем, что я опять кому-то должен деньги. Так устроена эта чудесная «рыночная экономика». Знаете, была такая песня: «В коммунистической бригаде с нами Ленин впереди». А сейчас мне нравятся сочиненные мной на тот же мотив другие слова: «В империалистической бригаде с нами Черчилль впереди».

Кое-какие изменения, но все то же самое. Как вы поняли, я не испытываю восторга от преобразований в нашей жизни, которые принес отечественный капитализм. Когда-то социализм сгубило, на мой взгляд, самонадеянное отношение наших партийных боссов к чехословацкому предложению всем вместе попытаться начать строить «социализм с человеческим лицом». Если бы сейчас кто-то кинул клич строительства «капитализма с человеческим лицом»! Необходимость эта так ясна, она и ежику понятна, потому что нынешнее лицо русского капитализма абсолютно античеловечно и бесперспективно. Никакое его будущее невозможно. Любое будущее связано с жизнью людей. А у нас впереди только жизнь денег.

О дружбе

— И с дружбой все не так просто. Тут тоже легенда на легенде. Ну вот, допустим, как-то я кому-то сказал, что 15 или даже больше лет мы дружим с Ричардом Гиром. Это не так, это неправда. Мы с ним действительно хорошо знакомы и очень хорошо относимся друг к другу. Даже иногда вместе выпиваем — то в Токио, то в Нью-Йорке, то здесь. Но это все-таки всего лишь симпатия. Я бы даже поменял это слово на «приязнь». Я человек любопытный, любящий общаться. Людей, к которым я ощущаю такую приязнь, очень много. Потому что хороших людей вообще очень много. Даже могу сказать, что моя жизнь сложилась более-менее хорошо именно потому, что огромное количество хороших людей встретил на своем пути. А вот дерьма, наоборот, вполне мало. Я свое дерьмо даже по пальцам могу пересчитать. Всего получится человек пять-семь.

О кинематографе

— После ухода таких титанов, как Антониони, Висконти, Феллини, Бергман, Трюффо, в мировом кино образовалась некоторая пустота. Может показаться, что ее стали заполнять новые талантливые режиссеры. Но это все, конечно, не так, это все другое. С уходом старых великих мастеров из мирового кино словно бы выкачали душу. То, что делали те титаны, всегда было связано с человеком, с душевными переживаниями, с сердечностью. В частности, в конце почти любого их фильма хотелось плакать. И не от какого-то инфернального горя, а от совершенства. От совершенства мастерства, мира, от совершенства белого света. Сейчас, может быть, хочется написать кому-нибудь какую-нибудь критическую статью. Или что-то с кем-то обсудить. Тех титанов обсуждать не надо было. Обсуждать их могли только дураки. Их всего лишь надо было чувствовать всей душой. И вот с их уходом от мирового кино осталась эффектная оболочка, а внутреннее духовное существование ушло. Неужели навсегда?

Наши киношные проблемы в общем-то другие. Хотя, разумеется, в сущности те же самые. Российский олигархический капитализм создал целое кретинское направление «соревнования с Голливудом». Мы некоторое время снимали тут, в России, под задорными лозунгами вроде: «Превратим Мухосранск в Лос-Анджелес!» Это была бескомпромиссная борьба Эллочки-людоедки с Вандербильдихой. Сейчас другое — благодаря естественному сопротивлению людей нелюдям, а человеческого кино коммерческому — в России уродилось очень сильное молодое поколение кинематографистов. Взять хотя бы Александра Расторгуева, который снял немыслимую по своей художественности картину «Жар нежных. Дикий, дикий пляж». Или Бакур Бакурадзе и его картина «Шультес». Игорь Волошин с его превосходнейшей «Нирваной», Павел Бардин с «Россией 88». Их фильмы с успехом идут на западных фестивалях, но в нашей стране их никто не видит. Люди, делающие из денег деньги, совершенно равнодушны к нашим собственным достижениям и шедеврам. А только те фильмы, которые я здесь перечислил, это действительно, на мой взгляд, кинематографические шедевры и шедевры современного мирового кино.

О пиве и смысле жизни

— Если бы я знал, в чем он на самом деле заключается! Я ведь и «Анну Каренину» стал снимать исключительно для того, чтобы за немыслимой прелестью и очарованием белого света с помощью Льва Толстого обнаружить «главный смысл». Но даже у такого титана, как Толстой, я не обнаружил ответа.  Но это не значит, что вовсе тут никакого смысла нет. Есть смысл. Наверняка. Но, видимо, пока мы не в силах его осознать.

Знаете, рядом с моим домом, в Истре, стали делать замечательное пиво — нет ни одного мирового фирменного, которое можно было бы сравнить по вкусовым качествам с истринским. Не знаю, что там они устроили, фабрику или заводик. Я все хотел глубже копнуть эту проблему. Выяснить. Но никак пока не получается. Пива выпью — и спать. Да и утром, допустим, с похмелья этого пива хорошо выпить... Что вы на меня так смотрите? Хотя Марлен Мартынович Хуциев мне уже лет двадцать говорит: «Ты постоянно так выглядишь, что лично у меня складывается ощущение, что вечерами ты беспробудно пьешь». Теперь вот еще и вы...

У меня есть одна знакомая маленькая девочка. Как-то ее мама спросила перед сном: «Ты что затихла, ты что делаешь?» — «Я ковыряюсь в попе». Мама заметалась в ужасе: «Что с тобой?! Почему?» Девочка отвечает ей: «Да шучу я, шучу!» Так и я с пивом. Да шучу я, шучу.

Конечно, кроме истринского пива есть еще множество очень приятных мне хороших вещей. Но так, как пиво, из маленьких радостей я в общем-то не люблю ничего. Глотнешь его с устатку — и кажется, что белый свет становится более дружелюбным к тебе. Но, конечно же, знаю я и то, что если поставить на крутилку одну какую-нибудь из моей обширной коллекции старых виниловых пластинок, а их у меня, наверное, тысячи полторы, то заиграет чудесная бессмертная музыка и все на самом деле будет прекрасно...